 Герасимов бор
Повесть
Владимир Ильиных, Быстрый Исток
ГЛАВА ПЕРВАЯЫ БЕРЕЗА
Венка колол дрова. Сырые березовые поленья увертливо выскальзывали из мальчишеских рук, норовя то ударить по колену, больно ушибив его, то соскользнуть вниз - на охолодавшие пальцы ног, засунутые в старые, латаные-перелатаные отцовы пимы.
Горка белых поленьев медленно вырастала на пустынном дворе, наполняя сердце мальчишки радостью добычливого хозяина. Иные чурки, поставленные «на попа» не поддавались сразу ударам тяжелого колуна. Тогда Венка переворачивал их, направляя удар между обрубленными сучьями ствола так, как учил отец.
Когда, после замаха колуном, намеченный удар получался - полено трескалось и разваливалось на теплые с виду половинки, мальчишка удовлетворенно крякал. На время переводил дух, мысленно возвращаясь к событиям минувшей ночи. А была ночь воровской и такой потаенной, что о ней даже ближайшим дружкам - Тольке с Валеркой нельзя рассказать.
С обеда отец сходил на дальний конец села, где проживал его «закадычный» друг - дядя Максим. В подернутых вечерней синевой сумерках, отец подъехал по задам к дому на старых санях - розвальнях. Их покорно и понуро тащил за собой немолодой конь Серко. Дядя Максим был конюхом и сторожем на конюшнях, где содержались рабочие райисполкомовские лошади.
Сегодня он уступил настойчивым просьбам отца. Бутылка «белоголовой», принесенная за пазухой и распитая мужчинами, тоже сыграла свою роль. Ну, а главной, как подумалось Венке, была фронтовая солидарность, которая существовала между его отцом и дядей Максимом. Это чувство роднило мужчин, подталкивая друг к другу.
В заехавшие во двор розвальни, отец забросил тяжелый топор, двуручную пилу, которую до этого весь день «подправлял» трехгранным напильником, сидя на кухне. Теперь пила легко входила в кусок дерева, найденный во дворе.
Хотя была середина зимы, но дров в доме не оставалось. Вот - вот должен быть закончиться заготовленный с лета кизяк - самодельные кирпичи из коровьего навоза, хорошо высушенные на солнце. Круглая печь — голландка от них дымила и совсем не грела. Выделенные их семье по разнарядке на зиму дрова, как-то незаметно исчезали в ее необъятном чреве.
Иногда печь нагревалась. Тепло волнами распространялось по квартире. Оно захватывало и детскую кроватку, где «гулила» новорожденная сестра Сонька. Венке становилось хорошо, уютно. Да и озабоченные лица родителей светлели. Но таких моментов со временем становилось все меньше и меньше.
К ночи, когда садились в розвальни, мать накинула на Венку старый тулуп, который укутал мальчишку с ног до головы. Отец озабоченно попыхивал самокруткой. Сани вынесли согнувшиеся фигурки со двора, черкнув по снегу металлической обивкой полозьев. Впереди ждала неизвестность. Она настороженно пряталась в темноте улиц, выглядывала из-за соседских заборов случайно брошенными взглядами односельчан, заставляла учащенно биться мальчишеское сердце.
Венка понимал, что дело, на которое решился отец, совсем не простое. В случае, если бы о нем узнали, отцу не очень бы поздоровилось. А то и последовали большие неприятности.
Ведь предстояло тайком спилить на дальних лугах березу на дрова. В их полустепном селе это строго запрещалось. Даже в недавно прошедшую войну, по рассказам бабушки Анны Семеновны, из леса разрешалось только носить вязанки сухого хвороста на себе. Или, по специальному билету, вывозить выкорчеванные корни павших деревьев на лошадях. Объездчик строго проверял наличие дров у каждого хозяина.
Сеню Поднебесного - так звали тщедушного мужичонку, облаченного в казенную форму лесника, боялись не только женщины. Даже летом, собирая грибы во влажной хвойной подстилке Герасимова бора, женщины с опаской оглядывались по сторонам. Заметив давно притаившегося в молодом подросте лесника и внимательно присматривающего за ними из-под высоко задранной головы с казенной фуражкой, бабы, словно дворовые куры, охлопывая себя руками по бокам и что-то нечленораздельно кудахтая, бросались наутек. Уж больно грозная слава о нем ходила, как о неподкупном хранителе леса, да и всех богатств его.
Венка невольно улыбнулся про себя случаю, произошедшему нынешним летом с соседским мальчишкой Петькой - доверчивым пацаном, младше Венки года на два. Подстрекаемый ватагой мальчишек постарше, Петька попросил проходившего по улице лесника: «Дяденька Поднебесный, а, дяденька Поднебесный? А что вы там видите под облаками?» Инвалид с рождения, не воевавший в Отечественную, даже остановился от такой наглости. Он злобно перетянул мальчишку кнутом, который постоянно носил с собой. Заревев, Петька бросился к матери.
Лесник, носивший, такую деревенскую кличку, потом еще долго придирался к этой семье, допытываясь: «А где взяли эти дрова? Есть ли справка от сельского Совета?» Ссориться с Поднебесным выходило себе дороже. Его так и звали «Филин» или «Упырь», памятуя о том, что лесник ночами бродил по лесу, охраняя государственное добро. Венка поглубже зарылся в сено, натягивая на голову тулуп. Успокаивала близость отца, стоявшего в розвальнях на коленях и уверенно понукающего Серка.
Вот и последняя поскотина позади. Выехали в поле. Отец приосанился, громче покрикивая на коня. Выглянула луна и стало светло, словно днем. Рядом с дорогой бежала по обочине тень от их повозки. Венке казалось, что они в поле не одни. Приближающийся березовый лес как-то по - недоброму, по незнакомому шумел. Словно чувствовал, что в чаще появились чужаки. Повисшие над сугробами ветви, опушенные куржаком, хватали за плечи, как бы стремясь выхлестать глаза. Неуютно, зябко, страшно!
Остановились у ветвистой и толстой березы. Обтоптали вокруг дерева снег. Венке подумалось, что лучше бы свалить вон то дерево, потоньше, да без ветвей. Но отец сказал, что эта береза будет гореть жарче. Мальчишка нехотя принес из саней пилу. Отец обошел вокруг дерева. Остро заточенным топором сделал глубокие зарубы в местах будущего запила. Внимательно рассчитал, куда станет падать дерево. Прикинул, как его удобнее разделывать на кряжи, когда станут закатывать на сани.
Когда подготовились - от полушубка отца шел легкий пар. Венка твердо ухватился за рукоять двуручной пилы. Зубья ее полотна, направляемые отцом, стали медленно разрывать твердые волокна комлистой березы почти у самой земли. Пилить приходилось стоя на коленях. Мальчишка быстро уставал, просил передышки. Отец не раздражался, часто курил, понимая, видимо, что не того человека выбрал он себе в напарники. Однако, делать нечего.
Венка «тащился» за пилой из последних силенок, желая не подвести отца. Вот уже длины двуручной пилы стало почти не хватать по объему ствола дерева. Полотно зажимало его стволом. Отец забивал в распил деревянные клинья, расширял топором. Могучий ствол упорно сопротивлялся. Венка чуть не плакал, изнемогая. Ладони рук «горели» от выступивших на них волдырей. Казалось, эта пытка будет продолжаться бесконечно.
К утру, когда сил уже не осталось, ствол дерева медленно вздрогнул, внутри его что-то хрустнуло. Ветвистая вершина нехотя, будто раздумывая, стала клониться к земле. Засыпающему Венке показалось, что, падая, по пути ветви дерева захватили с собой луну, как большой белый фонарь, всю ночь висевшую над головой. Венка отскочил в сторону после грозного оклика отца. Но все - равно луну было жалко. Мальчишка растер лицо снегом.
Взбодренные приближающимся утром, они еще долго отпиливали с отцом кряж от поваленного ствола. Используя сучья, вместо рычагов, немало повозились из последних сил, чтобы накатить кряж в подогнанные сбоку розвальни. На остальное сил уже не хватило. Венка смутно помнит, как отец подсаживал его на бревно, подстелив солому, как тяжело лошадь взяла с места, как отец, кожилясь, помогал Серку выволочь воз на дорогу. А сам, подбадривая коня, до дома шел пешком.
Сон, сваливший мальчишку, был тяжел и долог. За это время отец отогнал в конюшню и распряг Серка. С рассвета они с матерью уже пилили на дрова привезенный кряж. Тяжело ухая при замахе колуном, отец разваливал отпиленные кругляши чурок на крупные поленья. Во двор заглянул лесник Семен Поднебесный. Они о чем-то долго разговаривали с отцом. Их громкий спор разбудил мальчишку. Переодевшись в чистую одежду, отец пошел с лесником в сельсовет.
Окончательно проснувшись, Венка впрыгнул в старые отцовские пимы. От прогревшейся русской печи, вкусно пахло морковными шанежками. Видно, бабушка Анна поскребла утром по сусекам, набирая муки, и напекла шанег для всей семьи по такому радостному случаю. Готовить их она была большая мастерица. Съев две шаньги и запив их «кирпичным» чаем, Венка поспешил во двор. Надо было продолжать дело, начатое ночью вдвоем с отцом.
ГЛАВА ВТОРАЯ СОБРАНИЕ
Редакция районной газеты, где трудился Венкин отец, размещалась в обычном деревенском доме в центре села. Это был четырехкомнатный деревянный сруб уже не новой постройки. В одной из комнат, за столом с прожженным папиросным пеплом зеленым сукном, ответственный секретарь макетировал газету. Сюда же приходил ее подписывать секретарь райкома партии по идеологии. Так было установлено в то время. Часто газетный номер носили на подпись секретарю в райком.
Если он отсутствовал, то наборщику, печатнику, корректору, выпускающему приходилось подолгу ждать, пока номер не подпишут. Поэтому, зачастую, тираж печатался уже ночью. Но никто не роптал. В газетчики и типографские работники набирались особенно преданные партии люди, проверенные не раз и не два на конкретных делах. Ведь газета была органом партийного комитета района.
В соседней с редакторским кабинетом комнате располагались маленькие канцелярские столы литературных работников. Так тогда назывались корреспонденты газеты. И совсем уж в небольшом закутке ютилась фотолаборатория. Отец очень гордился приобретенным в то время фотоаппаратом «Зоркий-С». Вообще-то, по Венкиному мнению, отец трудился ответственным секретарем потому, что хорошо рисовал.
Выезжая в командировки по району, он брал с собой «Зоркий - С». Фотографировать в редакции умели почти все. Химикатов для проявки снимков не хватало. Потому газетные полосы зачастую выходили «слепыми». Выручали отцовы рисунки, на которых он «набил руку» еще во фронтовой дивизионной газете.
Особую же ценность, по разумению Венки, представлял из себя большой кожаный, с круглыми подлокотниками, редакционный диван, установленный на входе в кабинет литературных работников. Днем на него усаживали посетителей, которых шло в газету немало. Здесь ожидали своей очереди «для разбора» привезенных заметок селькоры. На одном из редакционных столов помещался тяжелый черный эбонитовый телефонный аппарат. В его трубку приходилось долго кричать, вращая ручку и прося «барышень» с почты связать редакцию с каким-либо отдаленным колхозом.
Когда он приходил на работу к отцу, Венке нравилось на этом диване лежать, устав за целый день от множества впечатлений. Укрывшись отцовым полушубком с головой, он воображал себя будущим известным писателем, или путешественником, или моряком, как дядя Витя, литературный работник, сидящий напротив дивана. Из-под ворота рубашки мужественного сотрудника выглядывал уголок полосатой тельняшки. А сам он рассказывал такое множество занимательных историй, что прочитанные в детской библиотеке книжки про барона Мюнхгаузена или про деревянного Буратино, совсем не казались такими уж вымышленными.
Занимательные разговоры внезапно прекращались, когда к вечеру подписывался сверстанный номер. Весело было вставать с дивана и прокручивать вручную брезентовый ремень «Американки» - печатной машины, установленной в самой большой комнате здания - типографии. Тяжелый маховик постепенно набирал обороты, печатник похваливал мальчишку, метранпаж в это время мыл и вытирал руки ветошью. В помещении вкусно пахло типографской краской.
Первый оттиск тиража газеты вновь шел по рукам выпускающей бригады. Они внимательно перечитывали его на пятый или шестой раз. Если номер, на их взгляд, получался удачным, то все, делающие газету, гордо при этом улыбались и смотрели друг на друга счастливыми глазами.
Венка тоже был рад своей причастности к этому сообществу чем-то особенных людей. Он бежал вместе с бригадиром заводить установленный в специальном помещении дизельный движок. Мощностей сельской электростанции не хватало. Электроэнергию отключали уже в 11 часов. Подписанный в 10 вечера тираж одного номера нужно было печатать 5-6 часов. Ведь утром газету ждали почти в каждом доме. Ее читали и любили.
Потом, когда летним вечером Венка шел вместе с отцом по деревянному мосту, перекинутому в центре села через неширокую речку, навстречу им попадались компании из старших парней и девчат. В середине толпы обстоятельно выводил знакомую мелодию гармонист: «За окном черемуха колышется, Осыпая лепестки свои... У реки знакомый голос слышится Да поют всю ночку соловьи...
Сердце девичье забилось сладостно...
Ах, как все цветет сейчас в саду!
Жди меня, мой ласковый, мой радостный,
Я к тебе в заветный час приду!... «
Парни набрасывали при этом на девичьи плечи свои пиджаки. Девчата смеялись, роняя в проточную воду, кто веточки цветущей черемухи, кто -душистой акации. Венку с отцом приветствовали: «Здравствуйте, Вам!». Парни уважительно поднимали вверх руки. Венка гордился своим отцом, его необычной для села, такой уважаемой профессией. Он окончательно решил стать похожим на отца. Когда вырастет.
Но так было летом. Сегодня на дворе стояла суровая снежная зима. Венка «запыхался», ворочая с места на место тяжелые чурки. Отец из сельсовета долго не возвращался. Обеспокоенные мать с бабушкой все выглядывали на санную дорогу, проложенную по улицам села. Однако знакомый силуэт на ней все не показывался и не показывался. Накормив Венку напревшим в печи борщом из свеклы, картошки и капусты, переодев в чистую одежду и потуже укутав шею шарфом, мать направила мальчишку в сельский совет за отцом.
Наступил вечер, но здание сельсовета встретило темными окнами. Венка пошел дальше - в редакцию. Здесь вовсю работал дизельный движок, окна полыхали светом, шло партийное собрание. Испросив разрешения у технички тети Моти, мальчишка прокрался к полузакрытой двери редакторского кабинета. Обсуждали поведение Венкиного отца. Редактор газеты, он же секретарь райкома Александр Николаевич грозно вопрошал:
- Как ты мог, Знаменский, пойти на такое?! В войну люди замерзали семьями, но не трогали березовые колки. Это - святое. Ты же позволил себе наплевать в наши души. И прав лесник, Семен Севастьянович, написав на тебя докладную в райком. Если каждый будет позволять себе такое самоуправство, то где мы окажемся? -
Отец сидел красный, с глазами, уставленными в пол. Тетя Мотя прошептала:
- Ишь, как Сам разбушевался. Исключат твоего батьку из партии, как пить дать — исключат. А самому вчерась с полуторки уголь каменный сгружали. Домработница весь день таскала ведрами в сарай. Говорят, положено им. Высокому-то начальству. Небось вдвоем со своей барыней-женой живут. И дом у них теплый. Не то, что у вас - старый, да щелястый. Вы ведь только осенью его получили? Знаю, что мотались по квартирам. Не успели еще утеплить?
- Нет, - буркнул Венка. У него защемило сердце. По щекам потекли горячие слезы.
Он, конечно, понимал, что их давешнее с отцом ночное приключение было незаконным. И осуждал за это отца. Но и оставалась какая-то надежда, что поступок отца поймут и простят. Он вспомнил, как «загулила», впервые распеленутая в натопленной избе, годовалая сестра. Стало горько от мысли, что после собрания, к ним приедет комиссия и дрова заберут.
Почему-то, на память пришло то, как они с другом Толькой, ходили летом по ближайшим стойлам собирать в мешки коровьи лепешки, как ссорились из-за них с другими мальчишками, как волокли на себе тяжелые, пропахшие коровьей мочой, мешки, как сушили потом добычу на солнце. Мальчишки постарше нанимались делать кизяки к хозяевам, имевшим коров, за оговоренную долю топлива. Самые смелые уходили в лес, где собирали сухие клеклые ветки берез. Они плохо разгорались и совсем не давали тепла.
Собрание, меж тем, продолжалось. Выступал секретарь партийной организации редакции - старый опытный метранпаж, тяжело раненный в войну и имевший множество наград. Он осудил поступок отца, посетовав на бытовую неустроенность хорошего работника, бывшего боевого офицера, но оторвавшегося от партийной организации. Рассказал также о том, какие задачи поставила партия на только что прошедшем Пленуме по подъему целинных и залежных земель в Казахстане и здесь - в Сибири, в Кулундинской степи.
Работа намечалась грандиозная по приему и размещению добровольцев из Центральной России, специалистов, техники. Ведь распахать и засеять предстояло огромные площади незанятых ковыльных степей здесь, в наших местах. Роль каждой партийной организации неоспорима. Опыт приема и размещения беженцев во время войны тоже имеется. Закончил свое выступление старый коммунист неожиданно:
- Коммунисту Знаменскому предлагаю объявить строгий выговор с занесением в учетную карточку. Потребовать от него принять к себе в дом на постой двух специалистов-целинников. Дрова при этом не конфисковывать, так как они пойдут на обогрев вновь прибывших.
- Кто «за»? - спросил председательствующий. «Лес» рук поднялся вверх. Венке показалось, что вздох облегчения вырвался у всех присутствующих. Глаза отца обрадованно засверкали. Тетя Мотя крепко обняла мальчишку. Расходились с собрания товарищи отца, похлопывая его по плечу. А он крепко пожал руку старому коммунисту-метранпажу. Редактор уходил с собрания один. Сегодня ему было не по пути с коллективом.
Мать с бабушкой встретили известие о квартирантах внешне спокойно. На семейном совете решили как и где их поселить, как расставить койки, организовать кормление и нехитрый быт. Почему-то все подумали, что это будут мужчины. Кстати, так и оказалось на самом деле в дальнейшем. Что касается Венки, то он несказанно был рад предстоящему знакомству. Оно сулило новые, неизведанные знания о далеких краях, о людях, не похожих на своих односельчан.
Ощущение встречи с новыми людьми, проснувшийся интерес к личности, определили на дальнейшее Венкину судьбу.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ЦЕЛИНА
Первоцелинники появились в доме к концу февраля. Это были два молодых парня, прибывших с Украины, после увольнения в запас из рядов Советской Армии. Держались они уверенно, но не развязно. Чувствовалось, что им интересно посмотреть на незнакомых людей - сибиряков. Парни сразу организовали свой быт так, чтобы не сильно досаждать хозяевам. В еде оказались неприхотливыми. По утрам растирались чистым снегом во дворе. Поев, спешили на курсы трактористов в МТС.
Большая группа приехавших из России первоцелинников изучала устройство тракторов «НАТИ», ДТ - 54, С - 80. Эта техника тоже стала в немалых количествах поступать в район. Из комнаты парней запахло соляркой, дизельным маслом, солидолом. На столе у них по ночам долго горел огонек керосиновой лампы, лежали раскрытые учебники. Венку неодолимо влекло к квартирантам.
Удивительно, но судьба вывязывает порой такие петли! Будучи пожилым человеком, Вениамин Иванович хоронил свою мать. Когда уже поднимались из-за поминального стола и мужчины шли перекурить, сбиваясь в кучу, Вениамин Иванович вдруг узнал в своем товарище по совместной партийной работе, одного из тех парней - квартирантов.
- А помнишь как ты открывал мне створки окна в нашей комнате, когда мы возвращались с гулянья от девчонок? Да так, чтобы мать не услышала? - напомнил о далеком событии старший товарищ. Озарило, как при вспышке молнии!
В памяти предстал весенний палисад, счастливое от встречи с любимой девушкой лицо квартиранта Виктора. Конечно же, это был он. Но постаревший и забытый за давностью лет. Вот подгадал, когда надо открыться!?
После холодной снежной зимы, весна в первом целинном году дружно заявила о своих правах. Лога и лощины в степи залило полой водой, а «гривки», наоборот, рано подсыхали. Откуда-то налетело множество степных птиц. Среди них белые паруса крыльев расправляли величавые альбатросы, крикливые чайки. А уж про грачей и скворцов нечего говорить! Эти чувствовали себя хозяевами на предстоящем пиршестве жизни.
Целинные степи, подлежащие распашке и расположенные вдалеке от населенных пунктов, уполномоченные на это люди, «разбили» на квадраты, так называемые «загонки». В поля пошла тяжелая техника, везя за собой на прицепных санях емкости с горючим. Для временного жилья механизаторам оборудовали армейские палатки, воду подвозили на лошадях. Ну а помыться в бане механизаторы все равно приезжали в село. У многих за последние месяцы здесь «завелись» зазнобушки.
Что касается темпов освоения намеченных площадей, то они оказались высокими. Райком, райисполком, редакция газеты, в которой работал Венкин отец, почти пустовали. Многие уехали уполномоченными на поля. Многие - на заготовку леса в соседний бор.
О сохранении ленточного соснового бора уже не говорили. Завизжали пилы. Тяжело «ухали», установленные, в основном, по окраине бора пилорамы, «распуская» стройные сосновые, осиновые и березовые стволы, на строительный брус, половую доску, деловой и дровяной горбыль. Все годилось в дело!
- Венка, ты пойдешь выливать сусликов? - позвал как-то с собой мальчишку дружок Толька. Подхватив старые ведра, товарищи отправились за село. На небольшой «гривке» сусликов было видимо-невидимо. Одни «столбиками» стояли, сложив передние лапки на груди. При этом посвистывали. Быстро прятались в норки при приближении мальчишек. Другие, увлекшись, продолжали любовные игры.
Суслики - зло, внушали в школе. Они уничтожают народное добро - зерно пшеницы. Сусликов было так много, что хорошо выделанная и сданная в «Заготконтору» шкурка одного стоила 6 копеек. Билет в кино для детей «тянул» на 20 копеек. Мальчишки вскоре вылили из норок около трех десятков зверьков и решили прекратить свой промысел. Из собранного здесь же хвороста разожгли костер. Сложили снятые шкурки в ведро и присолили. На тонких прутиках - вертелах изжарили себе по суслиной тушке. Проголодавшись, с удовольствием съели с черным хлебом. То-то, было наслаждение!
На соседней «гриве» трактор пахал целину. Он натужно урчал, увеличивая обороты двигателя, когда плуг углублялся в земляные пласты. За трактором неотступно следовали вороны, грачи, скворцы. Они сноровисто ловили всякую открывшуюся в земле живность. Венке показалось, что они довольны подвернувшейся возможности подкормиться. Почудилось, что птицы улыбаются друг другу. Мальчишки подбежали к трактору.
Это был ДТ - 54. Друзья уже научились различать технику. За рычагами фрикционов Венка увидел квартиранта Виктора. Тот остановил трактор и подозвал мальчишек: «Хотите прокатиться?» С волнением забрался Венка в кабину грохочущего чудища. Тракторист, подвинувшись, уступил место. Не чуя своего сердца, Венка провел трактор метров сто по целине. В нем все пело и ликовало! Но, когда трактор «зарыскал», выйдя из борозды, тракторист Виктор перехватил управление на себя и остановил машину. Но все - равно Венка был страшно горд перед товарищем, который решил не испытывать судьбу. Подхватив свои трофеи, мальчишки вприпрыжку побежали в село.
ГЛАВА ПЯТАЯ ИСКЛЮЧИЛИ!
В различных заботах и хлопотах проходило первое целинное лето. Каким оно осталось в Венкиной памяти, соизмеряемой с явлениями природы? Тихими и теплыми июньскими дождями, проходящими как раз тогда, когда это необходимо для роста и развития пшеничного колоса. Внезапными и яростными июльскими грозами, приносящими с запада порывы шквалистого ветра и пугающими всех вокруг. В том числе людей и животных. Разноцветная радуга после дождя была похожа на цветные карандаши фабрики Сакко и Ванцетти, которые мать приготовила Венке для первого похода в школу. Неизведанное таилось впереди.
Изменения коснулись всей семьи Знаменских. Мать ушла из официанток и теперь сидела дома с крошечной дочуркой Соней, которая часто болела. Квартиранты перешли в построенное около МТС общежитие. Виктор, вообще, кажется, женился. Венка бегал с друзьями искупаться в чистой воде неторопливой степной речки, причудливо изгибающей свое русло с одного конца села до другого. Ну, а о рыбалке что говорить!
Окуней, этих полосатых речных хищников, столько переносили с соседским Толькой на куканах домой, что и курам-несушкам баба Анна подбрасывала рыбок на корм. Правда, самых маленьких. Остальных вываливала на металлический противень и выставляла на солнце. Рыбки засыпали в невероятных позах и были удивительно вкусными, когда их шелушишь на зубах.
Бабушка Аня имела обыкновение заготавливать дары природы впрок. В длинных и прохладных хозяйственных сенях, где «прогуливались» сами по себе сквозняки, висели под потолком пучки пахучих трав, сорванных ею в разные времена года. На Троицу земляной пол сеней выстилался свежей муравой, стены утыкались веточками березы. А в жару, по приставной лестнице, она забиралась на крышу сарая. Здесь, на различных противнях, досках, а то и просто - кусках фанеры шло естественное приготовление будущих зимних деликатесов. Это было бабушкино царство, в котором она оставалась непререкаемым авторитетом.
Среди будущих припасов, конечно, подвяливались и сушились различные ягоды - степная клубника, лесная земляника, яблочки-ранетки всех сортов. Чуть позже, ближе к глубине или даже окончанию лета, сюда попадали ягоды шиповника, боярышника, смородины. Костяника, которой было много по осиновым колкам, мокла в деревянных кадушках, в сенях. Там же было место и для рябины, и для калины.
Под жаркие солнечные лучи вялиться впрок, уже к осени раскладывались, нарезанные тонкими пластиками, кое-какие овощи. Среди них, конечно, морковь - основа будущих зимних чаев. Ее подвяленные ломтики часто смущали Венкино гастрономическое целомудрие. Заметив пропажу, бабушка в досаде называла мальчишку «вражиной». Это у нее было самое страшное ругательство. Очень вкусными, похожими на однажды попробованную конфету пастилу, получались «кирпичики» красной свеклы. Ну, а уж про тыквенные и подсолнечные семечки говорить не приходится! Они были законной добычей голоштанной детворы.
Однако же, главным «стратегическим» запасом из дикоросов для жителей предстепья служила заготовка груздей и других грибов в зиму. О, это было мероприятие, на которое выезжали всей семьей! Дядя Михаил, который оставался единоличником, имел свою лошадь с телегой и санями. В середине июля глава большого семейства разведывал самые грибные места. Обычно, они оказывались в тех же березовых колках, на тех же логах и полянах, что и во многие прошедшие годы. Секрет был прост.
Все дети дяди Михаила, двоюродные Венкины братья и сестры, научены были как правильно «брать» грибы. Они срезали грибы осторожно, оставляя корешок и забрасывая его лесной подстилкой. Грибница сохранялась и щедро одаривала своими плодами грибника на следующий год. На сбор грибов выезжали на лошади с утра, приготовив не только большие, искусно сплетенные из краснотала, корзины, но и застелив телегу толстым грубым брезентом. Приготовления были обычно не напрасны.
Уже к обеду дружная компания возвращалась в село с высокой грудой лесных даров, едва закрепленных брезентом на телеге. Дочери дяди Миши шли с повозкой рядом, придерживая искусственный холм из груздей на ухабах дороги, и пели:
- Ах, зачем тобою сердце вынуто! Для кого теперь твой светит взгляд? Жаль не то, что я тобой покинута, Жаль, что люди много говорят! Вновь в саду черемуха колышется, Осыпая лепестки свои... Но знакомый голос твой не слышится. Лишь поют, как прежде, соловьи... Бьют в окно серебряные веточки, Сон бежит от девичьих ресниц... От тебя все нет и нету весточки... Ты хоть ночью этой мне приснись!
Все четверо были сестрами-погодками, красавицами «на выданье». Зимой, на Святки, гадали «на женихов». Об этом говорила Венкина баба Аня, грустно-ласково глядя девчатам в след, вспоминая что-то далекое, свое.
Повозка с добычей заворачивала, меж тем, во двор к родственникам. Двор наполнялся запахами лесных даров. Начиналась веселая кутерьма, связанная с помывкой груздей и их засолкой. Для этого заранее скоблились и выпаривались деревянные бочки. На них насаживали новые обручи. Готовился смородиновый лист, другие специи, в которых Венка был не такой уж знаток. Он брал «гостинец» - целую сетку еще живых золотистых карасей, которых дядя Миша выпутал из поставленных посреди озера сетей, пока молодежь собирала грибы, и пускался в дорогу домой. Они с бабушкой много еще наберут груздей. Да и не только груздей. Лето выдалось урожайным.
Густым, ядреным, с полновесным колосом, вымахал на распаханных землях первый целинный хлеб. В Венкиной семье случились главные изменения. Отца, по решению партийной организации, закрепили уполномоченным на ближайший зерновой ток. Близилась осень - пора уборки зерновых. В их дворе теперь появилась лошадь - гнедой конек и кошевка - плетеный короб, установленный на телеге. Коня так и звали - Гнедко. Венка стараясь с ним подружиться, поднес к нежным розовым конским губам кусок черного хлеба с солью. Конь посмотрел на мальчишку фиолетовым глазом и деликатно принялся жевать. Контакт был установлен!
Отец ходил озабоченным. Рано, еще до коров, уезжал к себе на зерноток. Первые пробные обкосы полей показали, что урожай будет славным. Вставал вопрос, как его переработать и вывезти. Отец хмурился, делясь впечатлениями с домашними. Не хватало автомашин, конных подвод, мешков. На старую веялку не находилось запасных частей. Она простаивала. А зерно поступало и поступало. Его надо было провеивать, отделять от сорняков, сушить.
Однажды, уступив Венкиным настойчивым просьбам, отец взял его с собой на зерноток. День выдался солнечным, ясным, с небольшим ветерком. На току было оживленно и весело. Слышались шутки, смех. Много молодых и не совсем молодых женщин, одетых в рабочие комбинезоны, стояли вряд около буртов с пшеницей. В руках у большинства мелькали металлические плицы - подобия лопат, но без черенков, сделанные таким образом, что в них можно было захватить и зараз перебросить на расстояние до ведра зерна или зерноотходов. Многие работали просто ведрами. А некоторые ворошили зерно деревянными лопатами.
Работа кипела. Радости от большого урожая никто не скрывал. Женщины, а это были, в основном, служащие из райцентра, так сказал отец, задорно балагурили с военными шоферами, подгонявшими к автопогрузчику свои автомашины. Здесь же, рядом, грузили зерно вручную, «затаривая» его в мешки и укладывая на подводы. На днях отправили первый обоз на элеватор. В голове колонны развевался написанный на красном полотнище лозунг «Принимай, Родина, целинный хлеб!». Аккуратно написал и прикрепил его к автомобилю Венкин отец.
Но поток зерна, прибывающий на ток от комбайнов, все увеличивался и увеличивался. Под зерно расчищали новые площадки и сваливали его прямо на землю. Районный элеватор был давно заполнен. Также как и подобные мощности по приему зерна в соседних районах и областях.
Об этом прямо говорили на партийно - хозяйственной активе в райцентре, куда недавно, среди других, был вызван и Венкин отец. Еще не сильно, еще не в полную мощь, но постепенно, все чаще и чаще, заморосили осенние дожди.
Народ заскучал. Все реже слышались шутки и смех. Большинство озабоченно посматривали на небо и качали головами. Венку отец уже не брал с собою на ток. У мальчишки другая забота - школа, которая подобралась к нему как-то незаметно, но неотвратимо. Теперь о происходящем на току в доме узнавали только от отца. Он хмурился, почти не спал, что-то писал в тетрадке ночами. Выступление, как поняла мать. На днях в райкоме должен был состояться пленум по текущим делам. Приглашали и всех уполномоченных.
Сереньким октябрьским днем Венка возвращался из школы, тем не менее, веселым и оживленным. Учительница - Валентина Васильевна - похвалила мальчишку за то, что знает все буквы алфавита. И даже умеет громко читать. Откуда ж ей было знать, что Венка потихоньку, все лето бегал в районную детскую библиотеку. Много книжечек из серии «Мои первые книжки», с помощью двоюродных сестер, а иногда и самой мамы перечитал. Он еще знал наизусть и четыре молитвы, которым его бабушка Анна научила. Но об этом Венка в школе почему-то никому не говорил.
Когда зашел в дом, то понял, что в комнатах поселилась тревога. Его отец лежал на узеньком диване, стоящем на кухне, на котором почти всегда спал Венка. Он пустым каким-то взглядом рассматривал потолок. Был невероятно бледен. Как - будто не носился на коне все лето под палящими лучами солнца. Мать с бабушкой о чем-то тихо разговаривали в горнице у этажерки с книгами. Когда мальчишка спросил у них, что случилось, мама ответила приглушенно: «Нашего папу исключили из партии».
ГЛАВА ШЕСТАЯ ВОЗВРАЩЕНИЕ
Всю эту зиму семья Знаменских жила тяжело. И дело даже не в том, что старшие члены семьи в один миг стали безработными. В доме повисла какая-то тягостная тишина, которая угнетала всех, заставляла общаться между собой вполголоса, без повода раздражаться поступками друг друга.
Отец все чаще и чаще стал «заглядывать» в местную чайную, где у него завелись дружки. Приходил подвыпивший, веселый, заполночь писал письма своему фронтовому командиру - генералу Батову. О чем он тогда писал, Венке неведомо.
Но вот уже став взрослым, самостоятельным мужчиной, после смерти отца, он слазил как-то на чердак дома и нашел в запылившемся саквояже пачку старых отцовых писем. Волнуясь, так что даже дрожали руки, он раскрыл слипшиеся листочки одного из них. «Товарищ Генерал! - писал отец. - Вы, как наш командир, учили нас четко уяснить задачу, подсчитать свои резервы, наметить маневр, и лишь потом решительно идти в атаку, чтобы разгромить врага. На «гражданке» не всегда так получается. Может, мне не хватает грамотности, политического чутья. Но мне казалось, что когда мы вернемся с этой страшной войны, у нас дома все пойдет по-другому... «. Вениамин отложил в сторону неотправленное письмо. Память вновь вернула его на много лет в прошлое.
...Выручило семью то, что как с бывшим заведующим током, с отцом рассчитались зерном. Его было много - целый автомобильный кузов отборного, янтарного, и, что самое главное, сухого и чистого целинного зерна! Это уж товарищи по работе отца постарались, поняла мать.
- Дай Бог им здоровья, - присовокупила бабушка. На часть зерна закупили дров на зиму. И все того же кизяка. А как только выпал первый снег - решили ехать на мельницу в соседнее село.
На «казенный» хлеб денег не хватало. Хотя мама и подрабатывала немного кройкой и шитьем, горбясь ежедневно над старой зингеровской швейной машинкой до самого темна. Почему-то вечерами знакомые женщины приносили ей для этого отрезы ситца и батиста, поплина и шелка. Здесь же снималась мерка по фигуре. Мать шила быстро и удачно. Считалась хорошим специалистом. Швейных мастерских в селе не было.
По сложившейся традиции на мельницу выехали с утра, чтобы занять очередь на помол. С лошадью и повозкой выручил «конник Доватора» - дядя Максим. Почему он так себя называл, мальчишка узнал позднее. Оказывается, сосед - дядя Максим, Толькин отец, действительную службу в Красной Армии отбыл еще до Отечественной войны, на Дальнем Востоке. Служить ему довелось в кавалерийской части, где деревенский парень прочно привязался к «ударной силе» маршала Буденного - лошадям. И остался преданным им на всю жизнь.
В самом начале войны, когда «фрицы», по словам дяди Максима, перли дуриком на Москву, он воевал в конном корпусе генерала Доватора. Немало «поколесил» с ним по тылам врага. В декабре 41 в прямом конном броске на танки Гудериана корпус повыкосило танковым, артиллерийским и минометным огнем противника. Максима Федосеева сильно контузило разорвавшимся в ногах идушего наметом коня тяжелым артиллерийским снарядом. Война для Максима тогда закончилась навсегда. Но из-за сильных головных болей, припадков, во время которых он себя не помнил, долго еще продолжалась для его родни, жены и детей. Чему Венка был частым свидетелем, живя по соседству и состоя в неразрывной «клятвенной» дружбе с его первым послевоенным «хлопцем» — Толькой.
Ехали на мельницу «с ветерком», загрузив в сани тем не менее шесть полновесных кулей. Отец Венки уже с утра «был на взводе». Да еще поллитру для мельника спрятал в ворохе соломы. Здесь же лежала маленькая мелкокалиберная винтовка «ТоЗовка». Хотя негласно, но без какого-либо оружия тогда в дальний путь не пускались. Волков развелось в степных угодьях множество. Рассказы о встречах с ними порой «леденили» душу. Приобрести дробовую «переломку», или ТОЗовку, было нетрудно. Достаточно заключить договор с «Союзгоспушниной». Многие так и делали.
Как ни спешили отец с сыном подгадать в число первых в длинной очереди на помол, однако на мельнице в этот день было «завозно». Пришлось скромно притулиться в самом хвосте. Отца многие узнали. Не только по его прошлой работе в редакции газеты, но и прослышав о его выступлении на пленуме райкома партии, который хотя и был «закрытым», но разве от людей чего - нибудь скроешь?
К их повозке стали подходить знакомцы отца. Завязался оживленный разговор. Отец вытащил из соломы бутылку. Кто-то сбегал за салом. Слово за словом, чуткое Венкино ухо, «крутящегося» поблизости с другими мальчишками, расслышало все-таки историю пленума райкома, восстановленного в картинках не только очевидцами мероприятия, но и народной молвой. Сам отец никогда Венке об этом не говорил.
Судя по всему, дело обстояло следующим образом. Когда секретарь райкома Александр Николаевич, теперь уже Первый, доложил собравшимся обстановку с уборкой зерновых на тот период, она напоминала победный рапорт. По залу пошел определенный шум. Тогда Венкин отец, бледный как стена, попросил слова и вышел на трибуну. Он сказал, что нарисованная картина - далека от реальной. Видимо, в стратегии и тактике поднятия целины в районе были допущены какие-то ошибки.
Он стал говорить, что заранее не позаботились о том, куда девать невиданный целинный урожай. Предложил раздать часть зерна по домам, чтобы сохранить его. Рассказал, что на его зернотоке хлеб гниет, набирая влажность от земли. Что земля покрылась «шубой» из проросшего зерна. Что не хватает специальной техники для работы на токах. Что, хотя энтузиазм у людей большой, но нельзя долго жить на голом энтузиазме. Нужно увеличить заработки, чтобы заинтересовать людей. Говорил что-то еще. Но... в полной тишине.
Лицо Первого секретаря наливалось малиновым соком. А потом того прорвало. Каких только обвинений в свой адрес не наслушался отец. И в пораженчестве, и в ренегатстве, и в саботаже политики партии. Под конец своей речи Первый секретарь предложил исключить отца из членов партии. Прямо здесь же, на пленуме, благо все члены бюро райкома были на месте. Поднялась сначала одна рука, потом другая, третья... Вокруг отца образовалась пустота. Он молча вышел из зала.
Когда выпили отцову поллитру, некоторые помольщики полезли в свои «загашники». Но отец как-то вдруг сразу протрезвел. Очередь к жерновам мельницы продвигалась медленно. Кто играл в карты, кто рассказывал анекдоты. Группа из охотников-любителей решила пострелять в сорок. Благо, этих любопытных птиц слетелось много на окрестные березы. Заключались пари, и различные охотничьи сделки. Подошла очередь отца стрелять по птице.
Он вытащил из - под соломы в санях «мелкашку». На дороге, метров за 50, прыгала сорока. «Попадешь в нее - бутылку ставлю», - во всеуслышание объявил самый меткий из споривших. Любитель себя показать в молодецких играх. Отец спросил: «Куда попасть?», чем вызвал переглядывание в рядах окружающих. «Да в нее» - сказал соперник. «Тогда - в голову» - ответил отец. Он прицелился с плеча, а не с упора, как делали остальные. Раздался негромкий хлопок, и птица сделала последний пируэт на зимней дороге.
«Венка, сбегай! - скомандовал отец сыну, направляя в сторону от людей ствол ружья. У принесенной птицы пуля попала точно в голову. Кровь сочилась через клюв. Небрежно бросив птицу под ноги спорящих, отец аккуратно укутывал винтовку в старую промасленную мешковину. Затем засунул ее в ворох соломы на санях. Подбежавший мужчина почему- то, отдал ему воинскую честь и сказал:
«Подъезжайте поближе, товарищ капитан!»
Знаменским смололи зерно на муку без очереди. И даже насыпали изрядное количество отрубей. С тех пор Венкиного отца будто подменили. Он устроился заготовителем камыша в «Промкомбинат». Здесь изготавливали щиты для будущих домиков целинников. Его требовалось много. Каждый сноп стоил 40 копеек. Подрядившемуся выдавали коня с санями и литовку. Литовка была новой и оттого - тупой. Стоило большого труда чтобы «оттянуть» ее сначала на большом камне, а затем подправить оселком.
Но отец не унывал. Ведь у него появилось «дело». Камыша на дальних и ближних лугах, в мелководных, легкодоступных зимой озерах, имелось множество. Заготовителям выделяли коня с повозкой. Многострадальный Серко дяди Максима мог отдохнуть. Под Новый год, придя с занятий, Венка заметил притулившиеся у их двора, две конных повозки с широкими розвальнями. Именно на таких возили снопы камыша.
В луга поехали с отцом на двух подводах. Венка гордо правил своим конем, высоко в руках держа вожжи. До места добрались быстро. Куртины высокого камыша по краям были занесены снегом. Однако, стоило немного углубиться в трехметровые заросли, как снега на льду не оставалось. Тяжелая литовка в руках отца сноровисто «ширкала» по самому льду. Венка вязал камыш в снопы, приготовленными здесь же, на месте, из прошлогодней травы, перевязками. Этому тоже научил его отец. А вот косить - дело мужское, не под силу первокласснику.
Зимний день короток. Солнце только что стояло в зените высоко. Смотришь, а от зарослей камыша уже легли на снег длинные синие тени. Значит - ночь близко. Пора собираться в обратный путь. Правильно уложить снопы в санях, чтобы не развалились при транспортировке, нужна особая сноровка. Однако, Венкин воз, при въезде на узкий деревянный мостик через речку, вдруг пополз-пополз в сторону... Никакие понукания коня доморощенным возчиком не помогли. Мальчишка еле успел отскочить от опрокидывающихся саней, чтобы снопами не завалило.
Ехавший впереди отец и показывающий дорогу для того, чтобы Венка повторял каждый его маневр, не стал сильно ругать сына. Хотя видно было, что раздосадован. Взяв в руки вилы, вновь аккуратно сложил снопы. Подсадил мальца на вершину повозки и дал в руки вожжи, лишь переведя коня через мост. Велел ехать с ним рядом, не лихачить. За хлопотами застала глухая ночь. Лишь луна освещала окрестности.
На территории Промкомбината разгрузились быстро. Сторож, он же кладовщик, пересчитал снопы, выдал квитанцию. Отцу сказал: «Смотри, у тебя уже помощник растет!» Венка был очень горд похвале. Он хотел заслужить одобрение отца. Тот похлопал мальчишку по плечу. Коней распрягли, поставили в стойла, задали корму в ночь. Пошли домой пешком, попрощавшись со сторожем на проходной.
Дома ждал сюрприз. Мать сказала, что приходили из редакции. Новый редактор. Приглашал отца на работу. Правда, литературным сотрудником, а не ответственным секретарем. Беспартийный все-таки. Рассказала еще одну новость. Александра Николаевича забрали на повышение. Он теперь станет руководить крупной городской партийной организацией. Мамины глаза светились от счастья. Она верила в талант отца. Что же говорить о Венке?!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ ДНИ
Помнится Венке празднование десятой годовщины Победы. Семья Знаменских праздновала это событие с соседями - семьей Федосеевых. У последних был трофейный патефон вместе с пластинками. Он торжественно с утра выносился на общий двор и ставился на табурет.
Дядя Максим Федосеев был, между прочим, прекрасным столяром и плотником. Его плетеные стулья, «венские», как он их называл, скамейки, столики, тумбы и шифоньеры для одежды и белья, славились на весь район. Где он подсмотрел секрет их изготовления - неведомо. По всей видимости - в интендантской группе, где он долго пребывал после своей контузии, пока не был списан «вчистую».
Венкиной и Тольки - другана обязанностью было - следить за патефоном. Вовремя менять пластинки и затачивать на оселке звукоснимающие иглы, которые и так уже сильно поистерлись. Это немного «напрягало» мальчишек. Но был в процедуре подготовки к празднованию и приятный момент - чистка до зеркального блеска орденов и медалей своих родителей. Проделывалось это обычно накануне празднования. Состоял в процедуре чистки наград определенный элемент соперничества - у которого из отцов их больше.
Больше их было у Венкиного отца - четыре боевых ордена и восемь медалей. Но мальчишка почему-то стеснялся подчеркивать это в разговоре с Толькой. Он жалел Толькиного отца, зная как семья переживала его припадки - временные помутнения разума. Дядя Максим представлял в воображении членов семьи недобитыми фашистами и всячески старался их уничтожить. Семья разбегалась в такие периоды по соседям. Кроме Тольки, в семье имелось еще две сестры и совсем маленький брат. Тетя Маруся очень любила своего Максима.
Кстати, тетя Маруся, хохлушка по национальности, как она сама о себе говорила, прекрасно готовила блины. Они получались у нее пышными, высокими, пористыми и страшно вкусными. Это было ее «коронное» блюдо. Сложенная из кирпичей в их дворе летняя печь в этот праздничный день разжигалась еще с утра. В ход шел и кизяк, и поднесенный Венкой с Толяном хворост, и солома, желательно - ржаная. Так понимали мальчишки, что от этого тоже в изготовлении блинов тетей Марусей что-то значило. И не сильно, конечно, важничали.
Но вот начиналось, собственно, действо. Каждый из своей половины двухквартирного деревянного дома, возникали на крыльце отцы мальчишек при полном параде. «Челядь» уже ждала во дворе. Ну, какая там, челядь! Все любящие героев войны члены семей. Думается Венке сейчас, что такого единения людей больше в его жизни не было! Мужчины небрежно побрякивали наградами, садясь за общий стол. В середине его стоял самовар, который Толька хромовым отцовским сапогом подогревал с самого утра.
Водка была налита в стеклянные графинчики с тисненными по бокам гроздьями вишенок. Стояли какие-то длинные бутылки с сухим вином, похожие на пирамиды. От Тольки Венка узнал, что это - херес. Для женщин, значит. На закуску ставились блины, соленья-варенья, самые лучшие, что были в доме. Венкина баба Аня приносила свои знаменитые шанежки, которые стряпала всю ночь. А мама выходила в новом платье. Его, единственное за год, шила себе к этому дню. Все страшно радовались и хлопали по этому поводу в ладоши. Господи, какими родители были в ту пору молодыми! Пусть и останутся в памяти такими!
За столом разговор заводился о всяком. Ну, не скроешь ничего от соседей! Главное, что интересовало мужчин - политика и прошедшая война. Повидав западные страны, хотя и покоренные, разбитые, отец восхищался организацией труда в них, размеренностью быта. Многое из увиденного, говорил, можно применить у нас. Дядя Максим вторил ему. Послужив в интендантском взводе, насмотрелся как неспешно, но споро трудятся пленные. Они научили Максима приемам обработки дерева, по которым он стал признанным авторитетом в районе.
«Надо взять от побежденных все хорошее, - говорили мужчины, - и отбросить их человеконенавистническую доктрину - фашизм». За разговорами подошло время самого интересного - пения под аккордеон. Он тоже был трофейным, выкупленным у какого-то фронтовика на другом конце села. Но овладел инструментом за прошедшие годы дядя Максим в совершенстве. Захмелевший мужчина склонился над мехами аккордеона, подбирая и строя лад. А отец уже запевал:
- Выпьем за тех, кто командовал ротами,
Кто замерзал
на снегу.
Кто в Ленинград
пробирался
болотами,
В горло
вгрызаясь врагу...
Песня захватывала, объединяла, напоминала о недавних лишениях. В глазах у женщин стояли слезы. Слова уже не пелись, проговаривались с такой неодолимой решимостью, что у мальчишек в горле стоял комок. Они гордились своими отцами и матерями, гордились, что рождены от них. От всего виденного хотелось заплакать, или совершить в будущем такой подвиг, что родители сказали бы о них: «Да, достойные у нас выросли дети!».
После майских праздников на полях начинала подсыхать земля. Хлеборобские заботы опять вставали в полный рост. Освоение целинных и залежных земель в районе продолжалось. Было даже решено расширить посевной клин. Об этом рассказал дома отец, вернувшийся с заседания партийно-хозяйственного актива. Он присутствовал на нем как корреспондент районной газеты. Следовательно - проводник политики партии.
Вот уже около полугода отец вновь трудился в «районке». Ездил по МТС, по дальним полевым станам. Бывал у строителей, возводивших щитовые домики и другие постройки из заготовленного зимой местного камыша. Ремонт техники шел трудно. Много ее «порвали», отвально переворачивая целинный пласт.
Особенно, слабы в деле оказались трактора «НАТИ». Зато ДТ-54 показал себя во всей красе. Трактор оказался мобильным, хорошо управляемым, достаточно мощным. Ну, вот как Т-34 в минувшую войну! Теплых мастерских для ремонта не хватало. Вели его под открытым небом, зачастую - в мороз. Так же происходило и с автомобильной техникой. В центральной МТС появились новенькие ГАЗ-51. Сколько нашлось желающих сесть за баранку этого автомобиля! Но удавалось самым достойным, хорошо зарекомендовавшим себя в прошедшую уборку. Мальчишка оттого досконально об этом знал, что главным механиком в МТС трудился его дядя - бывший офицер-танкист, уволившийся на родину, на целину, аж с далекого острова Сахалин. Венка часто после уроков бегал к нему на работу.
В школе у мальчишки дела тоже обстояли неплохо. У него оказалась отличная память! Мог прочесть страничку из учебника «Родная речь» и тут же пересказать содержание наизусть. Валентина Васильевна - первая учительница, души в нем не чаяла. Так казалось Венке, и школу он полюбил. Нравилось ему утром пораньше прибегать в это большое деревянное здание, построенное давно почти посередине села. Пройти по гулким коридорам, заглянуть в пока пустые от школьного люда, классы. Особенно в те, в которых обучались ребята постарше.
На стенах висели портреты бородатых и строгих мужчин, внимательно смотревших на Венку. В стенных шкафах стояли экспонаты различных животных, закрытые под ключ, но все-равно интересные. Красивые картины, диаграммы, графики привлекали его внимание. Ведь все это называлось словом - «знание», которое он обязательно получит, став постарше. Венка, удовлетворенно, бежал в свой класс.
Технички растапливали голландские печи. В классных комнатах и по коридорам становилось тепло. Здание постепенно наполнялось детскими голосами. Приходили Венкины дружки. В учительской собирались учителя, пионервожатые. Увлекательный день начинался!
В субботу, кто-нибудь из мальчишек предлагал:
«А пойдем завтра в Герасимов бор?» Герасимов бор находился на окраине села. Местная молодежь любила проводить в нем свободное время. Это было как бы явочное место, где молодыми людьми назначались встречи, проводились всякие игры, летом старшеклассники обменивались учебниками, готовясь к экзаменам. И зубрили, зубрили... Венке думалось, что если взять многих, ставших знаменитыми и известными людьми, выпускников их школы, то большинство из них ходило по тропинкам этого небольшого хвойного массива. Не могло не ходить!
В воскресенье лес звенел от детских голосов. Щипали кондык или «бобы», выросшие на пригорке. В тени, по берегам бежавшей вокруг бора Топкой речки, находили нежные колокольчики ландышей. И тут же дарили их своей учительнице! Валентина Васильевна всегда оказывалась рядом. Даже при этих походах в лес. Семена Поднебесного не было видно. Он строил собственный деревянный дом.
У его подворья грудами лежали доски, бревна, необходимый при строительстве инвентарь. Это был первый деревянный дом на ближнем к бору деревенском конце. В основном, люди жили в пластянках, изготовленных из саманного кирпича. Но у Семена было семеро детей. Поэтому, он получил особое разрешение на заготовку леса от райкома. Многие завидовали. Но многие и «входили в положение».
ГЛАВА ВОСЬМАЯ ЧЕРНЫЕ БУРИ
Отец теперь подолгу пропадал в дальних колхозах, где более широко, чем в прошлый год, разворачивалось поднятие целинных и залежных земель. На самых удобных для жилья, равноудаленных от коренных сел землях, строились полевые станы. За зиму к месту их расположения было завезено много строительного материала, щитовых, «финских», как их называли домиков. В МТС появился мощный трактор С-80. Механизаторы «благоговели» перед ним. Он был способен утащить до места теплушку по снегу или по раскисшим весенним полям, а заодно и емкость с соляркой.
Лемеха с предплужниками заглублять стали больше. Для того, чтобы пласт получал полный оборот. Венка часто слышал об этом от отца. Да и в районной газете писали, преподнося как передовой опыт. Зерна карлыка - татарской гречишки, пырея, других сорняков при этом уходили вглубь и почти не провоцировались. Всходы зерна получались дружными, густыми. Но эта технология просуществовала недолго.
Побывав на дальнем полевом стане, и посмотрев как мощный С-80 переворачивает суглинок, и даже - солонец, которым были богаты степные почвы, отец не выдержал и написал о перегибах в районной газете. Нужно представить реакцию тогдашних читателей. Недоумение, восхищение, негодование - целый спектр различных чувств, принесла недельная почта. Конечно, отца уволили из районной газеты. Он вновь пошел в Промкомбинат заготавливать камыш.
Стал часто выпивать. Домашние много натерпелись от его несносного поведения. Но уже в 60 -х годах, когда по Кулунде прошли «черные бури», стало ясно, что отец, среди других, говорил правду. Но от этого никому не становилось легче. Потому - что «черные бури» представляли из себя страшное явление.
С утра в природе все замирало. Воздух становился мертвым и каким - то стылым. Никакого движения не чувствовалось вокруг. С запада, в полгоризонта, тихо и неотвратимо двигалась черная туча. Куры на насесте, в хозяйственной землянке у Венкиной семьи, широко открывали клювы и сбивались в кучу. Налитую в корытце воду, почему-то не пили.
В доме, стоящем на высоком фундаменте, заделывали бумажной лентой на опаре все окна и щели. Закрывалась вьюшка в печи. Плотно укутывались сеном и озадками хозяйственные постройки. Мама готовила для всех членов семьи респираторы - повязки из марли на лицо. Помогали они или нет, Венка и сейчас не знает. Однако верил, что помогают.
Когда «самум», так это называлось, приближался, все прятались, кто куда мог. Венка залезал обычно под кровать. Там, в самой ее глубине у печки, «бил» маленький родничок из воздуха, который «просачивался» через стены здания. Венка к нему приникал, стремясь дышать через нос. Остальным членам семьи, он знал, было хуже. Тонкая взвесь из песка и почвы все равно проникала в квартиру. Ее невозможно было остановить.
Наутро, когда «самум» обычно прекращался, люди стремились выйти на воздух. Двери для этого во всех помещениях открывались внутрь. Снаружи наметало барханы из песка. Солнце светило как лампа из абажура в общей комнате. В его неестественном свете люди передвигались как манекены. Главное было - отгрести барханы и напоить животных. Лишь потом жизнь во всей яркости красок возвращалась в село.
Положение с «черными бурями» не могло не волновать людей, стоящих у истоков поднятия целины. Вскоре стала применяться теория академика Бараева, выращивающего у себя в Казахстане защитные лесополосы, придумавшего новый безотвальный плуг. Плуг срезал сорняки прямо под почвенным слоем, не переворачивая пласт. Это чем-то было похоже на метод народного академика Т. С. Мальцева, о котором Венка прочитал уже в зрелые годы. Пыльные бури постепенно теряли свою силу.
Однако речка, протекавшая через село, заилилась, обмелела. Кое-где ее поверхность стало затягивать ряской, тиной, другой болотной травой. Вода дурно пахла. Течение, и без того медленное, совсем прекратилось. Глубокий омут, оставшийся от старой мельницы, что стояла когда-то на реке недалеко от Венкиного дома, теперь занесло песком. Водную гладь усеивали стада пекинских уток, птенцов которых «выводил» построенный в селе инкубатор. Многие из знакомых семей держали этих прожорливых птиц. Ведь зерноотходы «достать», стало гораздо легче.
Потом, когда описываемые события заслонило изрядное количество лет, Вениамин Иванович, будучи инструктором райкома партии, присутствовал на совещании у Первого секретаря. Между прочим, аппарат райкома представляли вниманию приехавшего в район секретаря крайкома партии. Когда назвали Венкину фамилию, Александр Николаевич медленно окинул вставшего перед ним молодого человека любопытным взглядом своих блекло — голубых глаз. Но... ничего не сказал. По тому, как взгляд секретаря крайкома задержался на нем больше, чем на других, Вениамин Иванович понял, что его фамилия известна этому обрюзгшему и сильно постаревшему мужчине. Напоминать о себе не стал.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ СУДЬБА
Сколько знает себя Венка, его судьба как в молодые, так уже и в немолодые годы, была связана с Герасимовым бором. Часто, еще мальчишками, убегали они на Топкую речку половить маленьких золотистых рыбок - гольянов. Речка только называлась Топкой. На самом же деле это был прозрачный чистый ручей в обрамлении высоких стеблей стрелолиста и пушистых, по осени, дудок камыша.
Правда, по весне ручей разливался, заполняя снеговой водой все удобные подходы и низины вокруг соснового бора, стоящего на песчаном бугру. И вот тогда место было действительно топким. Возможно, здесь когда-то завязла в пучине и погибла корова одного из хозяев. Так говорили. Деревенское стадо гоняли как раз мимо этих неспокойных мест. Наверное, хозяина коровы звали Герасимом. Оттого, и безымянный борок на небольшой «гриве» так назвали.
Ведь «окрестили» же излучину неспешной степной реки на Ближних Лугах - «Балаганский угол». По имени хозяина из единоличников, когда-то владевшего здешними покосами. Или вот березовая роща - Микулиха. Кто ей дал это имя? Но более урожайных на груздь мест не было в округе! Наверное, необычное что-то надо совершить в жизни, чтобы людям запомнилось. Подобные названия речушек, березовых и осиновых колков, старых пашен, заброшенных колодцев, займищ, озер Венка встречал во множестве около каждой деревни.
Став взрослым, Вениамин Иванович любил приходить в Герасимов бор по весне. Было у него здесь излюбленное место. Место располагалось на самом взгорке, с восточной стороны. Там, где вилась узкая тропинка через болото и приводила, собственно, в лес. Рядом с тропинкой лежала старая, упавшая от ветхости береза, на стволе которой было удобно сидеть. Приходил он сюда для того, чтобы встретить восход солнца и послушать пение дроздов.
...У каждого из нас должно быть такое место - место полного единения с природой, а, через нее, и единения с самим собой. Здесь совсем не хочется лгать себе, здесь ты раскрыт, раскрепощен, даже беспомощен. Всякие мысли приходят на ум, когда вот так, беспощадно и без прикрас анализируешь прошлое. Самые яркие картины рисует память. По-иному, в другом свете, видится подчас и твоя роль в прошедших событиях.
Да, конечно, наверное, следует немного рассказать и о первой любви. Венка учился тогда в восьмом классе. Она, скажем звали ее Настей, была одноклассницей. Семья Насти оставалась в соседней деревне. Девушка всю учебную неделю проживала у знакомой бабушки. В субботу, после «коротких» уроков в первую смену, Настя спешила домой, к родителям.
Венка провожал Настю до околицы ее деревни. Заиндевелые березовые колки стояли вдоль дороги. Светила луна, яркие пушистые звезды сверкали в поднебесье. Было холодно. Снег скрипел под ногами. 12 километров до Настиного села парень с девушкой проходили быстро. У первого огородного тына, при входе в деревню, влюбленные прощались.
Дрожа от непонятного чувства, Венка чуть касался своими губами холодных губ девушки, слизывал горячим языком мохнатые снежинки с ее ресниц, и, повернувшись, почти бегом направлялся в обратный путь. Внутри у него все пело! Он знал, что когда вернется домой, то еще долго будет складывать строчки стихов, которые так волновали его кровь. Они будут посвящены любимой!
Дома Венка говорил, что задержался на занятиях спортивной секции, что в других случаях, конечно же, было правдой. Однако, если бы сейчас у Вениамина Ивановича спросили откровенно, что же у них с Настей было, он не стал бы настаивать, что случилась большая и чистая любовь. Видимо, так было положено.
«Играли гормоны», - возможно задумчивой улыбкой добавил бы он. Потому что, после грустного для обоих прощания на берегу речки, когда Венка уезжал работать и учиться в другую, взрослую и совсем неизвестную жизнь, Настя вскоре вышла замуж за демобилизованного солдата.
Однако, если дальше расспрашивать Вениамина Ивановича по этому поводу, то можно услышать признание, что ничего не проходит даром. В том числе - и первая любовь. Ведь она открыла перед ним мир высоких чувств, которыми должно быть пронизано человеческое существование! Да и потом? Проходить за вечер по 25 километров ради одного поцелуя? Кто из нынешних молодых людей на это способен? Вениамин Иванович с хитрой усмешкой смотрит на собеседника.
Часто, когда он сидел на поваленной березе у Топкой речки и слушал весенних дроздов, взор Вениамина Ивановича невольно устремлялся ввысь -на высокие вершины вечнозеленых сосен Герасимова бора. Там, вверху, они переговаривались между собой, наклоняя друг к другу макушки, путаясь их ветвями под порывами налетевшего свежего ветра. Они как бы делились подсмотренным на тропинках леса за много-много лет. И этим в чем-то напоминали людей.
Вот высокая кряжистая сосна, занимающая центр ближайшей группы деревьев. Это, конечно, отец. Рядом с ней стройное, но не уступающее по росту дерево. Это мать. Чуть пониже - бабушка. А вокруг - молодой подрост. Рядом - похожая группа сосен: отец, мать, дочери - сосенки. Крепенький пенек, оставшийся от сломанного бурей дерева - сын. И чем дальше смотришь в лес, тем он становится гуще, притягательнее, зовет в свои глубины, чтобы показать невидимое, рассказать о незнаемом.
...Давно ушли из жизни бабушка Анна Семеновна, отец, мать, дядя Максим, тетя Маруся, друг Толян. Как-то незаметно исчезли и другие персонажи давней истории, припомнившейся сегодня стареющему мужчине, которая - вот странно! не становится бледнее от того, что все дальше и дальше отодвигается в прошлое. Наоборот, картинки из него становятся ярче и ярче. Прав поэт: - «Большое видится на расстоянии».
...Где-то прочел Вениамин Иванович, что избавиться от прошлого можно, лишь написав о нем. И нет у него большего желания, чтобы дети и внуки, однажды перелистали страницы рассказанного под шум сосен лишь маленького периода его жизни. И обязательно сходили бы в Герасимов бор! |
