Экология души Журналисты Вика и Михаил Сердюковы, г. Москва Композитор, создатель и руководитель знаменитого ВИА «Голубые гитары», доктор искусствоведения Игорь ГРАНОВ – о старой доброй советской эстраде, ее песнях, звездах, приоритетах…
Пусть всегда будет… музыка!
Из досье: ГРАНОВ Игорь Яковлевич родился 9 февраля 1938 года в Москве. Окончил музыкальное училище по специальности дирижёр-хоровик (1956) и Высшие режиссёрские курсы при ГИТИСе (1973) Заслуженный артист РФ, действительный член Российской академии естественных наук (2001), доктор искусствоведения (1997), почетный профессор Международной Академии наук Сан-Марино. На протяжении многих лет – Председатель Общественного совета при ГУ МВД России по Московской области. Награжден орденами «Дружба народов» и «Знак почета». Представляя отечественную эстраду, И.Я. Гранов неоднократно выступал в странах Европы, Азии, Африки и Америки. Он лауреат Международного фестиваля молодежи и студентов в Хельсинки 1962 года. В 1964 году во время гастролей в Кампучии и Лаосе за исполнительское мастерство он был награжден Золотой и Серебряной медалями конкурсной программы. Удостоен звания лауреата на фестивале «Братиславская лира» в 1973 году, а в 1978 году – на Международном музыкальном форуме в Дрездене. С 1980 года песни на музыку Игоря Гранова регулярно получали высшие награды в телевизионном конкурсе «Песня года». Удачно сочетая три замечательных таланта – композитора, организатора и научного деятеля, И.Я. Гранов возглавляет «Дом эстрады, сценографии и менеджмента «Музыка», а также является членом научного совета Института политических технологий. У него обширные научные интересы в области философии. За развитие ноосферных знаний и технологий РАЕН И.Я Гранову присуждено почетное звание «Рыцарь науки и искусств» и наградной знак, на котором выгравирован девиз «Разум. Доблесть. Честь». В качестве режиссера И.Я. Гранов участвовал в проведении многих фестивалей, праздников, больших концертных программ на стадионах, во дворцах спорта, Кремлёвском Дворце съездов. Игорь Яковлевич большой и верный друг детей и молодежи, с уверенностью его можно назвать заслуженным ветераном Детского движения Москвы. Ведь он более 20 лет шефствует над Домом культуры для инвалидов «Надежда» (ныне ГБУК «ГСКЦ «Надежда», единственное в Москве учреждение культуры, которое оказывает содействие интеграции инвалидов в общество средствами культуры и искусства). Композитор пишет музыку для детских программ Народного коллектива России – концертно-театральной шоу-студии «Игра», помогает ансамблю сценическим оборудованием и творческими консультациями. Ребята называют его Многограновым – за неистощимость смелых идей и умение воплощать их в жизнь. Игорь Яковлевич Гранов для них – кумир.
Сон на рояле 40-е годы XX века. Военное детство – трудное, полуголодное. Те, кто постарше и способны держать оружие, на фронте. А те, кому от горшка два вершка – есть все время хотят, плачут. Впрочем, убедившись в бесполезности слез, подростки начинают думать, как заработать на хлеб насущный. Способов было много, и относительно честные среди них тоже были. Один из них – зарабатывать музыкой. Поэтому когда от Москвы отогнали фашистов, и старший брат-фронтовик Юра с осколком в глазу вернулся домой, но на инвалидную пенсию жить отказался, а стал выступать на разных площадках, зарабатывая на жизнь игрой на аккордеоне, Игорю, младшему сыну, мама сказала: «Давай-ка и ты займись музыкой – дело хлебное. А брат научит». Юра еще до войны играл на аккордеоне. Но занятия длились недолго. Однажды старшой вспылил – Игорь почему-то не проявлял усердия, и все закончилось тем, что маленький ученик получил хорошую оплеуху... После этого мама отвела ребенка в музыкальную школу. Игорю Гранову тогда было восемь лет. Сейчас ему 75. Те времена он вспоминает весело: – …А потом Юра женился, у него родилась дочка Людочка. Чуть подросла и стала пиликать на скрипке – это при нашей-то тесноте! (Сейчас она преподает в Московской консерватории). Всей семьей мы тогда жили на окраине Москвы – в Тушине, в маленьком деревянном доме, где было три крохотных комнатушки, а «удобства» – на улице. Тем не менее, в дом каким-то невероятным образом удалось затащить настоящий рояль. Мальчишкой я часто спал прямо на нем – больше не находилось места. – Так вам, наверное, и сны музыкальные снились… – Что-то не припомню. Если честно, то в детстве я был готов заниматься всем, чем угодно, только не музыкой! В футбол играл, в войну, по садам с друзьями совершали набеги – за яблоками. Еще книжки любил читать – приключения. Заниматься музыкой детей, как правило, заставляют взрослые – в этом беда. – Это как руки мыть или зубы чистить – никогда не хочется, но ведь надо!.. – Конечно: у родителей всегда грандиозные планы на будущее своих чад, вот и приходится страдать юным отнюдь не Моцартам и Паганини... Те-то без музыки жить не могли с пеленок, потому что гении от рождения, но как быть остальным? Представьте себе картину: на рояле пюпитр, и вместе с нотами – мама в этом деле не больно-то понимала – книжка Дюма. То, что я извлекал тогда из инструмента, музыкой назвать было трудно. Звуки какие-то сотрясали весь дом, но при этом я же книжку читал, воображая себя мушкетером!.. – Мушкетеры все время дерутся, а вам доводилось? – Конечно. Район, где мы жили, тихим никто не считал – хулиганов хватало, многие из тюрьмы выходили на волю только чтобы выпить и закусить. Потом что-то снова творили и обратно – в кутузку. Был у нас в районе тогда пахан по имени Федор: смотрел за округой. А меня держал при себе – личным музыкантом. Наша улица называлась Центральная, а вообще-то там был военный городок, где жили всякие ребята, в том числе и дети работников генерального штаба. – Пахан уважал музыку? – Федор – здоровый был парень, борец. По праздникам он собирал до ста человек со всей округи: из Покровского-Стрешнева, Щукино, Тушино, Сокола – и устраивал парады. Всё было очень серьезно. Ребята строились, замирали по команде «смирно». Старшие подходили к командующему, докладывали: кто сидит, кто вышел, кто собирается сесть и за какие дела… Он принимал доклады, а затем произносил один и тот же спич: «Поздравляю всех с праздником (допустим, Великого Октября)... Все пути ведут к коммунизму, так пойдемте же по одному из них!» Тут вступал в дело я – исполнялся бравурный марш, под который ребятня стройной колонной направлялись в столовку – жрать водку с пивом... – С интересными людьми довелось вам общаться… – Не то слово – обо всех не расскажешь…
Вкус к импровизации – Что еще запало вам в душу – на музыкальном пути? – Музыкой я подрабатывал с 13 лет. Сначала играл на танцах, летом – в пионерских лагерях. Однажды, меня, пацана, зачислили в штат старшим музыкантом очень крупного пионерского лагеря в Мещерино, в котором отдыхали дети сотрудников комитета госбезопасности. Так я там не только играл, но даже командовал... лейтенантами. – Как так – вы же совсем не военный? – Зато был старшим по должности, они же не умели играть так, как я. Мне даже персональный «воронок» давали – съездить на выходной день домой. Мама была в восторге. – А что в те годы восторгало вас, юного музыканта?.. – Разумеется, джаз – как очень многих в то время. При этом я окончил дирижерско-хоровое отделение музыкального училища, а когда учился в институте Гнесиных, то параллельно преподавал в детской музыкальной школе имени Дунаевского – вел хор старших классов и теорию музыки. Учил детей – доброму, вечному... – Но не джазу? – Джазу тогда не учили нигде. Долгое время эта музыка считалась не нашей – чуждой слуху советского человека. – Где же вы постигали её? – Много было мест, где удавалось что-то услышать и увидеть... К тому же мой брат в конце 40-х уже вовсю играл эстрадную музыку. Я с ним ходил на вечера. Позже стали появляться пленки с записями – «на костях», «на ребрах», «на черепах». – Простите, что это за анатомия? – Да молодость наша, моя, в частности… Джаз ведь считался тогда андеграундом – что-то сродни подполью. Вроде бы никто его официально не запрещал, но пластинки с такой музыкой в нашей стране не выпускались. А послушать-то хотелось... Позже смышленые люди придумали записывать джаз на больших рентгеновских снимках. – Что вы слушали? – Всё, начиная с Вертинского, Утесова, Варламова... Джазовую музыку можно было услышать и на нашей эстраде. Тот же оркестр пианиста и композитора Александра Цфасмана существовал вполне легально, его острый синкоп «Звуки джаза» пользовался огромным успехом. Несмотря на это, отношение к джазу было неоднозначным: отечественных джаз-исполнителей критиковали, особенно в 40-е годы, нещадно – за космополитизм, подражание западной культуре. Только с хрущевской оттепелью к джазу стали относиться более благосклонно. В 50-е и 60-е годы в Москве возобновили свою деятельность оркестры Эдди Рознера и Олега Лундстрема. – Советские классики несоветского жанра!.. – Артисты, которых можно было послушать, были всегда... В те годы в фойе кинотеатров перед началом сеансов непременно играл оркестр, зрители любили потанцевать под джаз или что-то такое. На студенческих вечерах, которых тоже проходило немало, всегда непременно играли оркестры. – Вы мечтали стать таким музыкантом? – Просто стал. В Москве была музыкальная биржа. Люди, которые имели отношения с администрацией Домов культуры – ну, там Дома композиторов, архитекторов, журналистов – приглашались в эти залы. Это были точки, где мы выступали. Там играли танцевальную музыку, но чтобы играть, нужно было ее знать, естественно. Администраторы Домов культуры приходили на биржу и говорили: «Иванов, ты сегодня свободен? Свободен. Так – идешь со мной. Мне нужен еще тот-то и тот-то...» Репертуар был общеизвестным, всю популярную музыку – нашу и западную – следовало знать назубок. Такова специфика работы. Я ходил с братом, часто играл на аккордеоне и фортепиано – в зависимости от того, что было востребовано. Имел еще свои «точки» в районе – такие, например, как Курчатовский клуб при атомном институте… – Но ведь это закрытый клуб – там отдыхали физики, которые как раз в те годы создавали водородную бомбу… – Я об этом не знал. Люди как люди – веселые, любители потанцевать современные танцы. Чем они занимаются в рабочее время, меня не интересовало. Правда, слышал про какие-то эксперименты на мышах и крысах, но в суть не вникал, слава Богу... – Приходилось, наверное, и в ресторанных оркестрах играть? Говорят, многие будущие эстрадные знаменитости с этого начинали? – Тут я – исключение, не довелось. А брат играл иногда, и очень неплохо. – В фильме «Веселые ребятах» джаз-оркестр Леонида Утесова даже на похоронах подрабатывал… – И этого у меня не было. На похороны собирались духовые оркестры – там своя команда. – Так чем же для вас был джаз? Как известно, в дальнейшем вы отошли от этого музыкального направления… – Джазу я благодарен, прежде всего, за то, что он привил мне вкус к импровизации, научил этому искусству. С ним я обрел определенную степень свободы мышления, научился реализовывать свои творческие фантазии, создавать разнообразную фактуру, понимать и устанавливать связь импровизации с образной сферой произведения. Это и по молодости мне пригодилось, ведь на той же бирже сегодня работа есть, а завтра и послезавтра ты никому не нужен. Выручить тут могло лишь одно: способность, как только потребуется, сходу сыграть с любым музыкантом, органично вписаться в любой коллектив. При этом играть так, будто всё с этими, подчас малознакомыми музыкантами, было тщательно отрепетировано... Навыки импровизировать с любым оркестром обеспечивали максимальную востребованность. Это же умение, по большому счету, впоследствии помогло мне стать аранжировщиком и композитором. – Джазовая импровизация – это наработанный навык или врожденная способность? – Однозначного ответа тут нет. Но я точно знаю, что без умения импровизировать джазовым музыкантом не станешь. Тут и определенное мышление нужно, и огромный, настойчивый труд. – Тружеников, как правило, замечают и уж тогда… – Не всегда, к сожалению, замечают, но мне повезло – в 1957 году я получил приглашение поработать в Москонцерте – в джаз-секстете Михаила Волоха. С этого момента, считаю, началась моя эстрадная карьера. Три года выступал в составе джазового ансамбля, а затем приступил к реализации собственных замыслов. – «Нонаккорды, трезвучия с секстой в роли тонических аккордов, альтерации квинт и нон… Вставал первый трубач Михаил Волох и лепил нечто «джазовое» – от фонаря в высоком регистре» – вспоминает те времена ваш коллега, известный джаз-музыкант Николай Чугунов… – Михаил Волох был импровизатором экстра-класса. Пожалуй, лучший в то время трубач и вообще яркая личность – авторитет среди музыкантов... Ему было уже лет 45, а я-то мальчишка по сравнению с ним. Он жил музыкой, самозабвенно ей отдавался и нас, соответственно, не щадил. Впрочем, никто и не требовал пощады. Я играл на пианино, случалось, по четыре часа подряд! Физические затраты при таком труде приравниваются к восьмичасовой смене каменотеса... Плюс нервное потрясение… – Как снималось потом напряжение – вы же переживали стресс?! – Кто-то гасил пожар в душе водкой, а кто-то просто умел владеть собой и занимался, допустим, спортом... – Вы что предпочитали? – Ну, раз сейчас перед вами сижу, понятно, что на спиртное не нажимал. На спорт, правда, тоже. Жизнь предложила мне такой букет самых разных занятий, что и минуты свободной не было никогда, да и до сих пор также…
Битва за Миансарову – Жизнь музыканта – гастроли. Вам нравилось путешествовать? – У нас был принцип – что потопали, то и полопали. Платили ведь сдельно, зарплата зависела от категории, которая присваивалась каждому персонально. Мне повезло, дали сразу первую – значит, за каждый концерт я получал по 7-8 рублей. Что было совсем неплохо. С Волохом мы объездили всю страну. Старались сделать как можно больше концертов и это естественно. Города и веси только мелькали… – Как долго? – Наш руководитель был глубоко порядочным человеком, но в силу национальности, что ли – а он мегрел – имел динамитный характер. Горячая кровь мешала прекрасному музыканту добиваться максимально возможного. Волох часто портил с людьми отношения на сущей ерунде, закатывал скандалы там, где это было совершенно не нужно… Поэтому, поработав у него года три, я перешел в другую команду. Ансамбль назывался уже «Октава» – восемь музыкантов. Там я познакомился с блестящим дирижером Генрихом Ляховским. Он из той же когорты джазовых знаменитостей, что и Цфасман. Оркестр знал, как свои пять пальцев, писал прекрасные аранжировки – сразу партиями, держал партитуру в голове... Я многому у него научился. – Когда же закончились ваши «университеты»? – Однажды я пришел к выводу, что пора создавать что-то свое и самому выстраивать более лояльные отношения с окружающими людьми. Мне хотелось двигаться вверх по лестнице, а не вниз, и даже задержка на одном уровне меня не устраивала. – В вас дремал карьерист?! – Как раз не дремал. А что тут плохого: строить карьеру – занятие интересное и полезное. Все лучше, чем водкой травиться. В какой-то момент я был избран комсоргом Москонцерта: предложили – согласился. И правильно сделал, потому что одновременно я стал членом комиссии ЦК ВЛКСМ по вопросам культуры. Это открывало дополнительные возможности. – Бурный карьерный рост не мешал творчеству? – Наоборот – помогал. Судите сами. Я решил создать свой квартет: рояль, контрабас, ударные и гитара. Подобрал нормальных ребят, но вот загвоздка: сами по себе музыканты тогда не концертировали. Нужно было иметь своих солистов – хороших, плохих – неважно. Надо и всё! – Ну, с плохими-то проблем, видимо, не было? – С любыми были – нас же не в ресторан петь приглашали. Солиста еще должен был утвердить худсовет, а это не простая проблема. В общем, пришлось поломать голову. – Долго мучились… с головой? – Мне повезло: из мюзик-холла как раз уволили Тамару Миансарову. У нее было колоратурное сопрано – сказочный голос!.. Правда, нашему квартету такой не требовался, но уж больно девушка интересная: консерваторию окончила сразу по двум отделениям – вокалу и фортепьяно... У меня тут же появилась идея перепрофилировать певицу для исполнения эстрадного репертуара. Подумал: если она пойдет на то, чтобы изменить манеру пения, то что-то, возможно, у нас и получиться... – Пошла? – Не отказалась – ей тоже хотелось чего-то нового. Требовалась совершенно иная постановка голоса – в консерватории этому не учили. – А вы, значит, могли научить? – Мог. По образованию я же дирижер-хоровик, поэтому знал, как и что нужно петь, какие приемы, существовавшие тогда на современной эстраде, приемлемы для Миансаровой. Мы слушали разных, в том числе и западных исполнителей – пластинки, магнитофонные пленки… И для начала копировали то, что слышали. Постепенно Тамара освоилась в новом для нее музыкальном русле, и как человек талантливый, творческий, научилась сама импровизировать... Вскоре для нас открылись все ведущие эстрадные площадки страны. – А проблема репертуара? – Она касается всех, кто поет. На наше счастье в то время я познакомился с поэтом Леонидом Дербеневым. Он только начинал – писал подтекстовки, как их тогда называли – создавал русские тексты на популярные зарубежные песни. Содержание часто не соответствовало первоисточнику, но не это же главное... Получались полноценные хиты, которые публика принимала на «ура». В начале 60-х Миансарова исполнила то ли польскую, то ли немецкую, а возможно даже венгерскую песенку – не помню точно, чья она все-таки – с незатейливым названием: «Если рухнет фабричная труба». Все были в диком восторге… – Вы и «Битлз» на русский лад перекладывали? – Вот этого не было. – Что же было? – 1962 год, Хельсинки, VIII Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Я оказался в творческой группе артистов эстрады, более того – мне предложили возглавить ее. Проводился грандиозный конкурс, в котором участвовали уже знаменитые Муслим Магомаев, Александра Стрельченко, Маргарита Суворова… В составе нашего ансамбля Тамара Миансарова исполнила простую веселую песенку Людмилы Лядовой на стихи Бориса Брянского «Ай-люли», за что была удостоена первой премии и первой своей Золотой медали. – Дальше – больше? – В 1963 году Тамара стала первой советской артисткой, завоевавшей Гран-при Международного фестиваля песни в Сопоте. Мы приехали туда с не совсем обычной песней Аркадия Островского на стихи Льва Ошанина, которая называлась «Солнечный круг» («Пусть всегда будет солнце»). – Так её до сих пор поют – правда, дети… – В том-то и дело, что песня по всем параметрам детская. Нам ее навязал Союз композиторов. Признаться, поначалу я не хотел, чтобы мы с этим ехали на фестиваль. Да к тому же пришлось за Миансарову целую битву устроить… – Неужели проклятый Запад почуял серьезного конкурента и возроптал? – Да нет, свои. Популярные в то время эстрадные певицы – Гелена Великанова, Капитолина Лазоренко и Нина Дорда неожиданно дружно ополчились против Тамары. Написали письмо в Москонцерт: не так, мол, поёт – не по-нашему, страну, соответственно, опозорит. Сами они пели в иной манере, вот и стало им завидно. К сожалению, этот порок в артистическом мире существовал всегда. Короче, к влиятельным дамам прислушались, и худсовет дал свое отрицательное заключение. Но это же была явная несправедливость! Пришлось мне включать все свои рычаги и знакомства в ЦК комсомола. Там вспомнили, что Миансарова – триумфатор недавнего фестиваля молодежи и студентов, и не позволили ее утопить. – Ну, и вы – не ударили в грязь лицом! Хотя вам песня не больно понравилась… – Поразмыслив, мы решили все-таки выступать с «Солнечным кругом». Нашли свой прием: первый и последний куплет этой, в принципе, задорной песни решили исполнить дискантом – мальчишеским голосом. Все-таки в тексте о мальчишке речь... К тому же войну Тамара знала не понаслышке. Совсем маленькой девочкой пережила гитлеровскую оккупацию в Минске: укрывалась сначала от бомб, потом от облав, добывала пропитание, спасала раненую маму… Поэтому когда Миансарова пела, все видели ее неподдельные чувства. Не поверить в ее искренность было невозможно… Кажется, в мире тогда не было человека, который не слышал бы пронзительной песни «Солнечный круг». Потом Тамара еще на пяти конкурсах победила, за короткое время получила аж шесть международных престижных премий!.. Кстати у дам, которые на нее написали поклеп, таких заслуг не было.
Мужья попросили за жен – Кроме Миансаровой, кому еще вы проложили звездный путь на советской эстраде, плавно перешедшей затем в российскую? – Выступая с моим ансамблем, получили известность сменившие Миансарову певцы: Лев Барашков – он был театральным актером, и очень удачно вписался в эстраду. Вероника Круглова – талантливая певица, первая жена Иосифа Кобзона. Он обратился в наш ансамбль – к тем, кому по-человечески и творчески доверял – с просьбой помочь молодой жене... Мы не могли отказать – все же дружили, одна команда. Потом взяли Аиду Ведищеву – тоже муж попросил. Слава Ведищев был артистом оригинального жанра. Где-то на гастролях в Сибири увидел Аиду и сразу влюбился. С нами становление певицы быстро пошло... – У Ведищевой было серьезное музыкальное образование? – Она окончила музучилище, а еще институт иностранных языков. Мы работали на солидных площадках, и популярность Аиды взлетела до небес. Сама бы она так быстро не пробилась – потребовались бы годы. А тут еще записала песенку про медведей, которые трутся о земную ось – вышел фильм «Кавказская пленница», пластинка тиражом в семь миллионов… И всё: дальше случилось с ней то же, что и с Миансаровой – человек сорвался с катушек, его понесло. Мне Аида сказала просто: «Хочу работать сама – всё, что нужно, знаю, умею…» Оставалось лишь плечами пожать: «Ну, пожалуйста, кто б возражал...» Критику Ведищева абсолютно не воспринимала, а у нее хватало изъянов. То, что пела, стилистически часто не совпадало с ее вокалом, случались ляпы с мимикой... Когда работали вместе, я как-то следил, что-то мы поправляли по ходу. Но когда она осталась одна, все пошло наперекосяк… В конечном итоге Аида приняла решение попытать счастья в Америке, куда и отправилась с сыном и матерью. – С тех пор вы не общались? – Нет, почему – у нас нормальные дружеские отношения. Аида говорила мне, что в Америке все-таки не смогла добиться того, что хотела. Вышла замуж за одного миллионера – расстались, потом за другого… Но счастья нет: все время грызет тоска по той сцене, которая была у нее на родине.
Дружба с Казанцевой и опыт Армстронга – С кем еще довелось вам поработать? – В 1969 году я создал один из первых вокально-инструментальных ансамблей – «Голубые гитары». Ни одно выступление этого коллектива, как на площадках Советского Союза, так и за рубежом не проходило без аншлага. – Идею ВИА вам «битлы» подсказали? – Да, популярнейший в то время на Западе квартет «Битлз» стал для многих музыкантов эталоном – от этого можно было отталкиваться. – Но «битлы» – самые яркие представители западной или как ее называли еще «массовой культуры» – были чужды советскому агитпропу по определению! Вас за одну идею «пойти за ними» должны были, как минимум, расстрелять – продажа родины и всё такое... – Да нет, были уже совсем не расстрельные времена. Помимо нас подобного рода коллектив создавали в Ленинграде – ВИА «Поющие гитары». Их долго никто не желал признавать. Руководитель ансамбля Анатолий Васильев как ни пытался, не мог пробиться наверх и все как следует, и кому следует объяснить. Поэтому ленинградцы долго оставались на уровне самодеятельности. Только нам удалось узаконить ВИА, как жанр. Хотя отрицать не стану: для этого потребовалось немало сил, энергии, нервов. – Кто помогал вам узаконить ВИА? – Надежда Аполлинарьевна Казанцева – выдающаяся советская певица (колоратурное сопрано), народная артистка РСФСР, лауреат Сталинской премии и… просто замечательный человек. Наша дружба начались с зарубежных совместных поездок и продолжались до конца ее дней. Помимо того, что она была талантищем невероятного диапазона, это еще и мудрейшая женщина. Интеллигентка старой закалки, по-человечески добрая, но с твердым характером. Уж если бралась за что... – Вы подсказывали, за что надо браться? – Ну, это только с ВИА так получилось. Бог наделил меня некими административными способностями, и Надежда Аполлинарьевна получила возможность их оценить. Мы стали друзьями, и она сама говорила: если надо – обращайтесь ко мне. Она была очень влиятельна. Даже после того, как закончила активную сценическую деятельность, с ней продолжали советоваться на самом высоком уровне, часто приглашали в ЦК. Ее вкусу доверяли – считали эталоном. Министр культуры Екатерина Алексеевна Фурцева с большим уважением относилась к Казанцевой – они были подругами. – По-дружески, значит, вашу идею и узаконили? – Думаю, не без того. Хотя и мне пришлось походить в ЦК партии, как на работу. В сектор агитации и пропаганды, отдел культуры… К счастью, там нашлись люди с музыкальным образованием – можно было разговаривать на равных! И уж, конечно, никто не кричал «запретить», «не положено», «не пущать». Это были нормальные интеллигентные люди. Рассуждали здраво. Понимали, что ВИА может прекрасно пропагандировать советское искусство за рубежом. Там ведь не знали русских песен, а мы бы могли донести до зарубежного слушателя и русские-народные в современной аранжировке, и советские, и то, что было популярно в то время на Западе. Меня поддержали. – Может быть, в ЦК и песни «Битлз» любили, как Высоцкого – тайно? – Врать не буду – не знаю. Что касается «битлов», скажу одно: слепо копировать ливерпульцев нам самим не хотелось. Мы попытались использовать лишь прием: музыканты на сцене могли не только играть, но и петь, создать какие-то свои композиции, чтобы все это можно было бы исполнять небольшим коллективом, поющим нетрадиционными голосами в собственном стиле и манере. Конечно, у нас появилось несколько песен из репертуара «Битлз», они исполнялись на языке оригинала. Кстати, «Голубые гитары» долгое время были единственным ансамблем, который мог себе это позволить. – Таким образом, на зарубежных гастролях ваш патриотизм заключался и в том, чтобы сыграть «битлов» правильно? – И, может быть, иногда даже лучше оригинала – так старались!.. Жанр ВИА позволял вырваться из идеологической зашоренности, идти в ногу со временем. Правда, у меня были и другие причины перехода в жанр ВИА. – Неужели личные? – Почти угадали. Мне действительно надоело зависеть от вокалистов, которые, едва оперившись, поймав пару лучиков славы, в любой момент могли послать… куда подальше и поступали так подчас совершенно безбожно. За кулисами в то время гуляла о вокалистах шутка: «Вот смотрю на тебя – ты же дурак дураком...» – «Да? А голос?» Поэтому я и принял решение: с солистами, раз они позволяли себе закидоны, завязать навсегда. – Сурово, но, видимо, справедливо! – Еще был знаменательный момент, повлиявший на мое решение. В 1968-69 годах в составе советского мюзик-холла я гастролировал по обеим Америкам: от чилийской Огненной Земли до канадской тайги. В Мехико, на огромной эстрадной площадке Дворца спорта мне посчастливилось познакомиться с классиком джаза всех времен и народов – Луи Армстронгом. – Правда, что корни его родословного древа в России? – Мы сфотографировались, он подарил пластинку с автографом и сказал: «Знаете, я давно хочу поехать в вашу страну. У меня где-то в Сибири есть дальние родственники. Скажите, что представляет собой город Новосибирск? Там есть гостиницы?» Тут все наши заорали: «Конечно, есть – это город-миллионер!..» Боюсь, он так и не понял, о каком миллионере шла речь. Может, решил, что у нас в Сибири все миллионеры? В СССР, к сожалению, так и не приехал. – Но вы хорошо пообщались, чему-то гуру джаза вас научил? – Луи Армстронг работал в варьете, имел свое шоу, а я был дирижером оркестра. Естественно, посмотрев его выступление, я, с одной стороны, пришел в восторг, но с другой, у меня возник вопрос, который при встрече задал ему: «Все знают вас как великолепного джазового музыканта. Но я увидел в вашем шоу какие-то шутки-прибаутки и совсем мало настоящего джаза... Почему так?» Его ответ запомнился мне на всю жизнь и даже стал творческим постулатом: «В джазе, как и в классической музыке, разбираются немногие. Знатоки приезжают на джазовые фестивали, и вот там мы играем для них настоящую музыку, потому что они ее понимают и ценят. А кто был сегодня в зале? Торговцы, бизнесмены, предприниматели… С одной стороны, публика солидная, денежная, но никто из них джаз, по сути, не знает. Этим людям нужно музыка, которая была бы им понятна, чтобы они могли ее напеть. Поэтому прозвучали «Хелло, Долли!» и прочие простые, популярные песни. Иногда надо ведь и пошутить... (Армстронг надевал чепчик бабушки, исполняя одну песенку-ретро). Это людей развлекает, дает возможность отдохнуть, а не задумываться о чем-то всерьез. Люди пришли получить удовольствие, и мы дали им то, что они хотели». Вывод, который я сделал, показался мне хоть и простым, но вполне гениальным: для широкой публики следует исполнять мелодии попроще, однако делать это на высочайшем профессиональном уровне. Опытом великого джазмена я и воспользовался.
Звезды на галерах – Цвет гитар в названии вашего ансамбля – какой-то намек? – Скорее констатация очевидного факта: мы люди – мирные. – Но символом мира в советской стране был белый голубь… – …И чистое голубое небо. Как раз стала популярной песня Андрея Петрова «Голубые города», в ней голубой цвет позиционировался как символ романтики. Отсюда и «Голубые гитары». В короткий срок, коллектив еще не появившийся на концертных подмостках, завоевал популярность. Этому способствовало то, что мои друзья, ведущие телепередачи «С днем рожденья!» и на радио «С добрым утром!» – Иванов и Трифонов, пригласили нас для участия в них... Мы стали популярны и узнаваемы, народ валом пошел на наши концерты. – Кто из музыкантов тех лет на слуху сегодня? – Из ансамбля «Голубые гитары» вышли такие известные всем музыканты, композиторы, артисты как Игорь Крутой, Николай Агутин, Вячеслав Малежик, Роксана Бабаян, Пётр Подгородецкий… – Шлейф звезд – где вы их находили, как открывали? – Чтобы талантливые ребята стали известны миллионам, я должен был взять на себя роль не только музыкального руководителя ансамбля, с которым они выступали на многочисленных концертах и побеждали на разных конкурсах, но также стать импресарио, администратором, да всем кем угодно, заменяя подчас даже мать родную… – Уж скорее отца… – Да кого угодно! Такая была у меня работа – круглосуточная и чрезвычайно хлопотная. Случалось, на гастролях мы давали по три концерта в день. Это в будни. В выходные и праздники – по четыре. Однажды даже пять получилось... – Возможно ли это? – Всё в нашей жизни возможно. Работали два с половиной часа. Потом перерыв, чтобы выпустить зрителей, проветрить зал и принять новых. Правда, по такому графику мы жили только дома, в Союзе. За границей больше двух концертов в день давать не принято. – Как же музыканты выдерживали ваши галеры? – Делали так: если не четыре, то три концерта и репетиция. «А если ослабим график, – говорил я измотанным музыкантам и исполнителям, – то вы перестанете развиваться. Жизнь мгновенно умчится вперед, а вы останетесь на задворках. Кто желает – пожалуйста, шаг вперед, не держу…» – Когда же вы еще и музыку сочиняли при такой-то жизни? – Все происходило в процессе. Тогда ни один концерт не обходился без конферансье. В СССР существовали два талантливых ведущих: Эмиль Радов и Борис Брунов. Мы с Борей люди одного поколения и всегда были на «ты»... Он – царствие ему Небесное – артист от Бога, а Радов был еще и писателем-юмористом – писал программы, фельетоны, различные номера. И вот Радов мне предложил подумать над музыкой для своих концертов. – Вы имели композиторский опыт? – Свою первую песенку я написал еще в ансамбле Волоха. С нами работал Вадим Деранков, который потом ушел к Аркадию Райкину. Как-то он показал мне свои стихи, где были слова: «Березки русской стан белоснежный...» Почему-то мне это запомнилось, и через несколько дней в голове закрутилась мелодия. Сыграл ребятам, напел – всем понравилось. Так родилась моя первая песня. Потом я написал много песен, в основном на стихи Эмиля Радова и Леонида Дербенева. Особую популярность получили «XX век», ее спел Эмиль Горовец, «Балалайка, гитара и я» прозвучала в исполнении Людмилы Гурченко, «Человек придумал песню» – с ней выступала Аида Ведищева… А потом я написал музыку к первому отечественному мюзиклу, который поставил уже как режиссер: «Красная Шапочка, Серый Волк и «Голубые гитары». – Зачем вам потребовался мюзикл? – В какой-то момент – это 70-е годы – в стране появилось очень много всяких ВИА: «Веселые ребята», «Самоцветы», «Поющие сердца»… На любой вкус и цвет. И я понял, что нужно двигаться дальше. Так в начале 80-х годов родилась идея создания крупной концертно-театральной формы. К этому времени я уже получил второе образование как режиссер и ставил различные программы. Моей дипломной работой стал концерт для участников парада на Красной площади. Сделал ряд программ как театральных, так и музыкальных. Например. «Времена года» по сказке «Двенадцать месяцев». У новогоднего костра собрались участники ансамбля «Голубые гитары» – пели, шутили, танцевали. Фишка была в том, что всё это безобразие происходило на предельно официозной сцене Кремлевского дворца съездов. По тем временам – событие!.. – «Серого волка» тоже ставили в Кремле? – Нет, он побежал по другим площадкам. Сценарий для этого мюзикла написал Аркадий Хаит, а стихи к песням – Леонид Дербенев. Много неожиданных трудностей возникало перед «эстрадными первопроходцами». Музыкантов, которые отлично умели подать себя зрителю во время концерта, надо было учить театральному мастерству: как передвигаться во время постановки, как мимикой и через разговор передавать драматический сюжет. Например, у Вячеслава Малежика были существенные проблемы с ролью Серого Волка, а вот Роксана Бабаян органично вошла в образ Бабы Яги. В результате получился добротный мюзикл, вслед за которым при творческом участии Леонида Дербенева и Леона Измайлова увидели свет спектакли «Телешоу», «Телепанорама» и множество других постановок во дворцах культуры и спорта, на стадионах разных городов Советского Союза и России.
Захотел – сделал! – У вас всегда много идей, проектов. Могли бы сказать, сколько из всего задуманного вами удалось осуществить, довести до конца? – Почти сто процентов. Чтобы довести серьезное дело до ума, нужно потратить полжизни – по большому счету. Но мне, в основном, везет – у меня все задуманное получается быстрее. – Тем самым вы выгодно отличаетесь от своих коллег по цеху. Как правило, люди искусства хаотического склада: взрывные, увлекающиеся, непостоянные натуры, что явно мешает реализовываться полноценно... – Да, я – иной. Между прочим, академик РАЕН. Но это особая тема – газеты не хватит. – Что сейчас замышляете? – Есть одна суперидея – создать ультрасовременный медицинский центр! – Болезни замучили? – Со своими болячками я, слава Богу, справляюсь сам. А вот людям такой центр пригодился бы. В нем я мечтаю собрать специалистов самых разных направлений: от представителей традиционной китайской медицины до современных светил. Обратились, допустим, к китайцу, у него пульсовая диагностика. Мало ли что он там нащупает и увидит, а в соседнем кабинете пожалуйста: достойная аппаратура, на которой можно проверить точность поставленного диагноза. После этого уже можно будет говорить о доверии к докторам, методам лечения. Введение всех технологий, существующих на протяжении тысячелетий, в сегодняшнюю жизнь, подкрепленных современной наукой, я считаю задачей первостепенной важности. – Есть единомышленники, которые готовы Вас поддержать? – Разумеется, есть – и в России, и на Востоке. – Государство привлекаете к своему проекту? – Знаете, я привык рассчитывать на себя...
Виктория и Михаил СЕРДЮКОВЫ. Москва. Фотографии Михаила Сердюкова и из архива И.Я. ГРАНОВА
